Почему жизнь еще раз стала хуже

Контрольно-охранительная машина остановила развитие России 11 лет назад. Но сейчас, на новом своем витке, она мешает даже топтанию на месте.

Похоже, май и особенно июнь оказались в хозяйственном смысле еще неудачнее, чем предыдущие месяцы 2019-го, явно уже не задавшегося. ВВП в мае, по предварительным прикидкам, был не выше, чем год назад. Июньский совокупный индекс деловой активности впервые за три с половиной года опустился ниже 50 пунктов, что указывает на экономический спад. Статистику, не исключу, со временем поправят, как это делали уже не раз. Но рядовой человек по опыту знает, что в последнее время жить становится все труднее.

Да, это не ново. Размер российской экономики нынче всего на несколько процентов больше, чем был одиннадцать лет назад, в середине 2008-го, когда закончилась так называемая жирная эпоха с ее бурным ростом.

Но все-таки именно сейчас стагнация на грани спада режет глаз даже начальству, с его уникальным даром ничего не замечать. В прошлом году «майский указ» провозгласил начало эры стремительного роста. После пересчетов и манипуляций объявленная скорость подъема в 2018-м превысила 2%. И совсем уже недавно вождь обещал, что люди ощутят улучшение жизни прямо в этом году.

Высшие чиновники профильных ведомств чувствуют, что не оправдывают высочайших ожиданий. Отсюда и напряжение, с которым они стали публично разбираться, кто виноват.

Глава Минэкономразвития Максим Орешкин, поддерживаемый если не всеми, то частью руководителей Минфина, разъясняет, что народ понабрал слишком много потребительских кредитов, отнимая их у экономики. А попустительствует этой расточительности ЦБ, вполне способный ее пресечь. Центробанк в ответ заявляет, что потребкредиты — это, можно сказать, последний инструмент удержания жизненного уровня граждан. А блокировка такого кредитования уменьшит низовой спрос на товары и услуги и тем самым дополнительно ударит по производству. Причем отобранные у народа деньги в нашем климате все равно не будут инвестированы в экономику.

Я согласен с экспертами, которые считают, что соображения ЦБ гораздо убедительнее. Не очевидно, правда, что они убедили Владимира Путина. Недавно он вслед за МЭРом жаловался на рост потребкредитования. И, судя по всему, Центробанк, с удовольствием или без такового, в борьбу с данным нежелательным явлением все-таки вступит.

Но параллельно глава ЦБ Эльвира Набиуллина выступила в Петербурге с речью, которую доброжелатели сочли программной, а системные прогрессисты — почти оппозиционной.

«Темпы экономического роста очень низкие, бизнес пока не видит перспектив, доходы населения практически не растут, и граждане слабо чувствуют, что достигнутая стабильность дала им лучшее качество жизни… Если пытаться сдвинуть (т.е. разогнать — С. Ш.) центробанковскими инструментами потенциальные темпы роста, мы в конечном счете получим либо инфляцию, либо пузыри на финансовых рынках, а скорее всего — и то и другое… Экономический рост создает бизнес, а не государство. Государственные инвестиции не могут подменить частные… Улучшение инвестиционного климата, увы, не сводится к сокращению административных барьеров. Нужны защита частной собственности, независимые суды… Эти слова мы произносим практически в неизменном виде много лет. Сначала они казались правильными, потом общим местом, потом обращение к теме инвестиционного климата стало казаться пустыми словами чиновников, а теперь иногда похоже на крик отчаяния…»

Разумеется, либеральные тезисы Набиуллиной являются попутно и самозащитой. Центробанк толкают к безответственным мерам, а когда они развалят финансы, сделают крайним и накажут. Но слова о «крике отчаяния» сегодня не случайны.

И еще одна мысль, которая многое объясняет в нынешней ситуации: «Если эффективный бизнес не готов инвестировать, и спрос на привлечение финансовых ресурсов есть только у компаний… которым они нужны для выживания, а не для развития, то не стоит удивляться, что финансовый сектор неохотно кредитует компании». То есть «эффективный бизнес» за деньгами сегодня почему-то не обращается. Их требуют какие-то другие компании, которые почему-то потратят их не на развитие. К этому меткому наблюдению мы вернемся, но сначала две картинки из нынешнего быта.

Несколько дней назад бизнес-омбудсмен Борис Титов попросил секретаря Совета безопасности Николая Патрушева помочь исправить Уголовный кодекс, чтобы предпринимателей, преследуемых за экономические провинности, не подводили еще и под крайне суровую статью об организации преступного сообщества. Ведь сейчас руководство, да и просто персонал любой фирмы, которая попала под колесо, запросто превращают в «организованную преступную группу» и соответственно карают. Дело обычное. Но Совбез — структура силовая, а его секретарь — влиятельнейший охранитель. И примечательно, что заступник коммерсантов идет за защитой именно к нему, махнув рукой на правительство и парламент.

Еще один недавний эпизод — первый зам генпрокурора Александр Буксман шлет письмо министру просвещения Ольге Васильевой «о несоблюдении процедуры формирования федерального перечня учебников, что повлекло принятие преждевременного решения, в котором допущено более 50 фактических и технических ошибок». Ошибки велено исправить и об исполнении доложить.

Скажу, что в данном случае прокуратура более права, чем Министерство просвещения, которое в запретительном своем экстазе выкинуло из списка учебников массу таких, где крамола и не ночевала. Но интересно, что пострадавшие издатели учебников шлют телегу охранителям и именно их просят подсчитать «фактические и технические ошибки» чиновников-просвещенцев. Знают способ выиграть дискуссию.

Примеры можно множить. Силовики уже не только сами считают себя компетентными в любом споре — о том, как делать бизнес, как лечить, как учить. Эту их роль теперь сплошь и рядом признают добровольно, призывая следователей, прокуроров и сотрудников ФСБ стать арбитрами даже там, докуда они сами еще не дотянулись. Причем ждут от них гуманизма, глубоких познаний, а главное — способности «решить проблему». Почти все обычные чиновные структуры и в самом деле доказали, что у них этого нет. Но откуда такие добродетели у контрольно-надзорно-охранительной машины?

Именно она, с ее леденящей идеей учета и контроля, еще в прошлом десятилетии остановила развитие страны. Чем больше контролеров, тем энергичнее пресекается любая профессиональная деятельность и, тем более, любое обновление — ведь оно по определению нарушает прежний порядок.

Даже в вышеописанной идеальной своей версии «путиномика», с ее властью проверяльщиков, на длинных отрезках времени несовместима с нормальным ростом.

Но кроме идеала есть еще и реал.

Только что опубликованное расследование Ивана Голунова «Кто владеет московскими кладбищами» не производит революции в нашей картине мира, однако очень удобно для использования как справочник об устройстве и работе окологосударственного бизнеса. Тут и кланово-земляческая замкнутость, и неизбежное переплетение с охранителями, и желание урвать как можно больше и быстрее, вытекающее из понимания зыбкости собственного положения, и попытки уменьшить риски, записывая имущество на родню и верных людей, либо выводя его за границу.

Такова неизбежная оборотная сторона контрольно-охранительного разгула. «Предпринимательство», расцветшее вокруг этой машины, не может быть другим. А бизнес, устроенный иначе — тот, который Набиуллина называет «эффективным», — сейчас просто выпалывается как сорняк. Разумеется, он «не готов инвестировать». Потому что это лишь приблизит час расправы.

Окологосударственные же дельцы и магнаты, напротив, денег у казны просят и требуют. Но не «для развития», а для себя. Они ведь тоже не слепые. Система созрела для того, чтобы по большому счету не признавать ничью частную собственность — не только посторонних и «эффективных», но и «своих», каждый из которых в нынешней неразберихе обязательно оказывается кому-то «чужим».

Капитализм, в котором потеряна даже прежняя слабая вера в собственность, неизбежно приходит в упадок и может расти и процветать только в отчетах и казенной болтовне. А на деле даже продолжение застоя выглядит сегодня оптимистичным сценарием.

Сергей Шелин